- Мама, можно поиграть?

Отчаянно-надрывный вдох.
Целый ворох битых осколков ворочается где-то в глотке, вызывая приступы резкой асфиксии.
Дышать, дышать, дышать.

- Посмотрите на меня.

Смотрю.
Искажением реальности – дерзкий мазок красным.
Для двадцати девяти квадратных метров всегда было слишком много красной помады.
Она стояла в тусклой спальне, золотистый колпачок – жалкая насмешка. Зеркало – с овальной, вертикальной формой – и то боялось его отражать. Это было слишком чуждо серому миру, целому серому миру, Мама.

Результатом конфликта между нарциссическим желанием достичь своих нарциссических целей посредством ребенка и деструктивной завистью к его достижениям является равнодушие со стороны родителя.

- Вы слышите меня?

Слышу.
Грохотом на фоне: «Жалкий сукин сын».
На твоей любимой белой сорочке осталась кровь, и о ней ты переживала больше, чем обо мне.
Но я не злюсь, Мама, сорочка и правда была красивая. Ты убивала все силы на то, чтобы белый и красный всегда были неотразимы. Волнами спадающие на плечи солнечные волосы, аккуратно подведенные кровью губы, снежные элегантные кружева, выжженные на твоем теле вечностью – нечестивое желание.
С губ разве что не капала слюна при взгляде на тебя: «У тебя такая красивая старшая сестра».

Выход из эмоциональной двойственности: механизм контроля.

- Расскажите о ваших отношениях подробнее.

Рассказываю.
Ты всегда хотела дочь.
С ангельской внешностью. Не с подростковой угловатостью Лолиты, а с изящными линиями, белокурой головой и арктически холодными глазами.
Чертову собственную копию, свое дополнение, свою самую верную последовательницу.
Она была бы свидетелем твоего триумфа, самой главной победой, продолжателем дела.

Такую, как моя первая любовь, которую ты любила больше меня и которая отвечала тебе взаимностью.
Я никогда не забуду;
смятые покрывала, три изогнутые линии вместо тел, животную жестокость, похоть в твоих блядских глазах, когда тебе не было дела до того, что я твой собственный сын: "Мой прелестный мальчик".
Семьдесят два часа грязного секса, от которого мы отрывались, только чтобы не сдохнуть от перегрузки сердца.

Ты ненавидела мужчин, Мама. А меня – больше всех.
Но парадокс в том, что ни один из нас не нашел бы лучше.
Ты была предназначена мне, а я – тебе.

Послания:
- никаких страданий;
- чувство вины;
- общий психоз;
- эмоциональный и/или физический инцест.

Пальцы впиваются в подлокотники. Она фиксирует что-то вроде: "неспособность сосредоточиться", может, даже "низкий уровень энергии" или "идиосинкразия". Строгий костюм с белой кружевной блузкой и прямой юбкой, кровавые губы и подведенные черной сажей глаза.

- Вы такая красивая.

Секунда – молчание и пристальный взгляд, почти заботливый поверх черной надменной оправы очков, но это – пустая иллюзия.
Я жадно втягиваю носом страх.

- Мы можем продолжить?

Продолжаю.
Страх я умею чувствовать лучше всего, потому что знаю собственный.
Он всегда идет рука об руку со звериным отчаянием, которое лезет из человека скользкими щупальцами, и его ломает, ломает, ломает.
Но, Мама, твой страх – неповторим, как и ты сама.
Он идеальный;
в нем не было сломленности и чудовищно позднего осознания своей участи, как у других (ты всегда смотрела на меня так, как будто знала все изначально).
Тонкий,
Грациозный,
Гордый.

Экстаз с привкусом разбитого удовольствия.

- Вы обвиняетесь в преступлении, предусмотренном статьей 105 Уголовного Кодекса Российской Федерации. По результатам судебной экспертизы консилиум постановил: состояние психики субъекта во время совершения преступления по медицинскому критерию – невменяемый.

- Я хочу тобой гордиться, а не смотреть, как ты попусту теряешь время.

Теперь ты гордишься, Мама?